Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
Хотя бы кто-нибудь выглянул, заметил! Но там, видимо, и не слышали, что делается на улице. Тогда Владимир выхватил из кармана горсть медяков и швырнул их в окно. Звякнуло стекло.
Солдатам все же удалось схватить Урасова. Ему скрутили руки и потащили. В этот момент дверь полпредства открылась, кто-то вышел.
— Я Урасов, слышите! На помощь! — крикнул Владимир.
Его привели в жандармерию. Тощий и длинный как жердь жандармский начальник выскочил из-за стола.
— Обыскать! — прошипел он.
Урасов кипел негодованием.
— Не имеете права. Я советский дипкурьер!
— Паспорт.
— Паспорт находится на визе.
Офицер злорадно ухмыльнулся.
Зазвонил телефон. Жандарм взял трубку.
— Да. Я, господин посол. Урасов? У нас?.. Видимо, это какое-то недоразумение. Конечно, конечно, все выясню. Немедленно. Прошу не беспокоиться, господин посол.
Трубка с грохотом брошена на рычаг.
— Что ж, идите, господин Урасов, мы вас не задерживаем.
Вскоре Владимир был в полпредстве. Проходя мимо палисадника, поднял несколько медных пятаков. Подбросил их на ладони:
— Спасибо за помощь!
До отхода поезда оставалось очень мало времени. Нужно спешить. Получены паспорт, диппочта. За минуту До отправления Урасов был в вагоне.
Через Гоби
Весной 1926 года выехать из Пекина на родину советским людям было очень трудно: путь на КВЖД отрезал японский ставленник Чжан Цзолин.
Как быть? Этот вопрос приходилось часто задавать в том беспокойном году. Однажды удалось прорваться из Пекина в Мукден благодаря чистой случайности: кто-то узнал, что из Пекина выезжает «интернациональный поезд» с группой английских, американских и французских дипломатов, а также миссионеров. Комендант поезда — французский полковник — согласился взять и советских дипкурьеров.
Ну а как выбраться трем дипкурьерам из Пекина сейчас?
— Есть девять вариантов, — сказал Владимир Урасов товарищам. — Первый: до Калгана ехать поездом, а дальше — на автомобиле через районы, где хозяйничают бандиты, через пустыню Гоби.
— Ну а другие восемь вариантов? — спросил Кувшинов.
— Другие? Тем же путем, только без встречи с хунхузами, если посчастливится.
— Я предпочитаю такой вариант, чтобы с хунхузами, но без Гоби, — вполне серьезно продолжал Кувшинов, бывший моряк, не расстававшийся с тельняшкой. — Говорят, в горах здорово штормит, а штормы на суше мне что-то не по душе.
Да, и в марте Гоби была очень опасна. Жуткие ночные холода, свирепые поздние метели, бури, останавливающие моторы и разбивающие галькой ветровые стекла автомобилей, — перспектива мрачная. Но иного выхода не было, путь лежал через Гоби.
Запаслись теплой одеждой, едой и отправились.
…Поезд плелся до Калгана почти трое суток. В Калгане находилось советское консульство. Пробыли там дней пять, пока получили соответствующие визы и разыскали грузовик, наняли шофера.
Местные власти дали дипкурьерам охрану — взвод верховых. Так в сопровождении конников выехали из Калгана. Урасов, Кувшинов и Соснов тряслись в открытом кузове, на камышовых корзинах, в которых находилась диппочта. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, подняв воротники, сжимая в руках винтовки. Оружие дали в Калгане китайцы: «Минует опасность, сдадите нашим кавалеристам».
Кувшинов принял оружие с вдохновением, привычно, словно никогда и не расставался с ним, сразу протер затвор. Урасов взял винтовку спокойно, не выразив никаких чувств. Соснов — с явной неохотой.
Дело в том, что теплых варежек у дипкурьеров не было, руки коченели, а тут еще держи винтовку!
Морозный ветер бил то в спину, то в лицо, и от его ледяного дыхания приходилось закрывать глаза. Чтобы отогреться, по очереди садились в кабину к шоферу Ли Чану, — он был молчалив, с обветренным лицом, по которому невозможно было определить возраст. Ли Чан по-своему звал дипкурьеров: по цвету пальто. Урасова он называл «Голубой», Кувшинова — «Серый», Соснова — «Желтый». Когда дипкурьер садился в кабину, Ли Чан молча стаскивал с правой руки варежку, протягивал пассажиру и вел машину одной левой рукой.
Дипкурьеры так составили свой маршрут, чтобы к ночи попадать в какой-нибудь населенный пункт. Располагались в отдельной фанзе, куда сгружали и диппочту. Отдыхали поочередно. Двое всегда бодрствовали: один дежурил снаружи, второй — внутри фанзы. Спали не раздеваясь, «одним глазом». Рядом с собой клали под теплый халат винтовку.
Разговорчивым становился Ли Чан только тогда, когда в кабину садился Урасов. Китаец как-то особенно, по-детски улыбался и требовал:
— Говори еще, как видел Ленина.
И Урасов рассказывал.
Однажды в дороге, когда подошла очередь Урасову садиться в кабину, он взглянул на Соснова и заметил, как у того стучат зубы.
— Замерз? Ну-ка, полезай в кабину.
Соснов отказывался, но его все же «загнали» в кабину. К вечеру, когда приехали в селение, у Соснова появился жар. А лекарств никаких…
В ту ночь никто не спал. Урасов и Кувшинов попеременно дежурили и смотрели за Сосновым, который метался в жару, просил пить.
Ехать дальше с больным было нельзя. Дни и ночи становились особенно тревожными. Вчера видели на склоне горы хунхузов, следивших за приезжими. Кто знает, что они предпримут?
В довершение ко всему неожиданно исчез Ли Чан.
«Может, отлучился куда-нибудь ненадолго? — мучительно размышлял Владимир. — Но почему ничего не сказал? А что, если его украли, насильно утащили?»
Урасов где-то в глубине души чувствовал, что Ли Чану можно доверять, но чего не бывает?
…Поздно вечером возвратился Ли Чан. Оказывается, он ходил в соседнее селение и принес оттуда какое-то китайское лекарство.
— Почему же ты ничего не сказал нам? — набросился на него Урасов.
— Кругом хунхузы, боялся — не отпустишь.
— Ну ладно. Где достал лекарство: в аптеке?
— Абтега — неда. Сталига дала. Завтла Желтый — здолов. Совсем здолов.
Когда Соснов выпил лекарство, Ли Чан ткнул рукой в грудь сперва Урасова, потом — Кувшинова:
— Голубой — не спишь, Селый — не спишь. Много не спишь. Вот какой стал. — Он вдавил пальцами свои щеки. — Сегодня все спишь, моя с винтовка калаула ходи!
Урасов дружески похлопал китайца по плечу:
— Спасибо, Ли Чан. Но все же дежурить мы будем. Ничего, мы привыкли к таким передрягам.
Назавтра Соснову стало гораздо легче. Неизвестное лекарство быстро сбило жар. Остальное довершили крепкий организм и воля Соснова.
Можно было продолжать путь.
Близ монгольской границы, поблагодарив за службу, дипкурьеры отпустили свою конную охрану. Машина покатила по просторам Монголии, то заезжая в осевший пористый снег, то пересекая неглубокие реки, уже разбуженные весной.
Днем остановились в селении выпить чаю и перекусить. Хозяин юрты гостеприимно пригласил к очагу и не отрывал раскосых глаз от Соснова. Потом куда-то вышел на несколько минут и вернулся. Вскоре в юрту робко вошел другой старик — монгол, сел на корточки прямо перед Сосновым и, наглядевшись, удалился. Вслед за этим незнакомцем появился третий, потом еще, потом еще.
Поздоровавшись, все они усаживались против Соснова и молча, с удивлением рассматривали Соснова, вернее, его бороду. Дело в том, что у Соснова была редкостной величины и черноты борода — она-то и привлекала внимание. Эта борода не давала покоя Соснову. За ним повсюду: в Китае, Монголии и других странах — буквально по пятам ходили люди. И в конце концов он не выдержал и расстался со своей роскошной бородой. Между прочим, на первых порах и это доставило ему кое-какие хлопоты. Дипкурьеров, часто ездивших по одним и тем же маршрутам, хорошо знали пограничные чиновники в лицо. Знали, конечно, и Соснова. И когда он неожиданно предстал перед ними без бороды, на него посматривали подозрительно и тщательнее обычного проверяли документы.
Урасов, Кувшинов и Соснов четверо суток ехали до столицы Монголии через пустыню. Гобийские ветры, словно играя с грузовиком, то бросали в него по вечерам запоздалым снегом, то обдавали в солнечный полдень дыханием весны, которая бродила уже совсем недалеко.
Где-то возле Урги показалось село Бароты. Оно сплошь состояло из русских изб — здесь обосновались переселенцы, бежавшие от преследований царского правительства.
Памятное село… Когда выбрались на окраину, увидели встречную машину. И едва поравнялись с нею, Урасов воскликнул:
— Ба! Вот так неожиданность!
На встречной машине ехали в Китай двое — дипкурьер Константин Иванов, высокий, розовощекий богатырь, добродушный и отзывчивый, и сопровождавший его товарищ.
— Доставайте, братцы, кружки, — сказал Иванов, — нужно отметить эту встречу!
Он откупорил термос и налил всем горячего, крепчайшего, душистого чая. И провозгласил:
